Здравствуйте, меня зовут Никита, я алкоголик.

Но на этот раз я сначала расскажу про Колю, а то страшно с себя-то начинать. Когда он начал спиваться, и никто не знал, что делать, Колина жена Вера решила, чтобы он лучше пожил один. Думали, это месяца на три, но получилось больше. Коля редко бывал совсем один: то он пил минавазин из аптеки с соседом, который умер, то к нему приходили черти, а потом инопланетяне. Зеленого инопланетянина Коля подбивал пройти за бутылкой сквозь стену магазина, но потом ему стало стыдно учить инопланетян плохому, и он им толкнул старый шкаф за три тысячи долларов. Они уже подгоняли к окну летающую тарелку, а Коля стал звонить Вере, чтобы она ехала смотреть. Вера приехала, Колю как-то отбили у приходивших за ним чертей и от участкового. Потом, когда он должен был уже совсем умереть в белой горячке, ему явился ангел на шкафу, который инопланетяне так и не успели погрузить в тарелку, и пообещал, что больше Коля пить не будет. Так и вышло. Трудно сказать, как он вообще остался жив, но он стал ходить в АА.

Отношения с Верой, своей первой и единственной любовью, Коля никогда не разрывал окончательно, она тоже ему помогала и жалела его и даже доверяла ему сторожить собаку Ингу, когда уезжала женихаться с чуть ли не генералом каким-то. Через шесть лет после того, как Коля пришел в АА, где он прямо с порога, даже ни во что еще не въехав, стал трезветь, Вера предложила ему снова пожениться. Он еще долго переспрашивал, в своем ли она уме. Второй раз они расписались спустя тридцать лет после первого и спустя восемнадцать лет после того, как Вера отправила его с раскладушкой пожить без нее. Сейчас они так счастливы друг с другом, что Коля даже перестал ходить на группы АА, и тут он не прав, потому что надо же и другим рассказывать об этом.

Второй раз Вера вышла замуж, конечно, не за того Колю, который в середине этой истории на “раз” пропил привезенные ею из-за границы ботинки. Но, вполне возможно, второй раз она вышла замуж за того же самого человека, что и в первый раз на тридцать лет раньше, который сумел вернуться к себе вместе с нею. Со мной с самим произошло нечто похожее: я тоже вычеркнул из жизни, минимум, четверть века, когда я был вообще непригоден для нормальной человеческой любви.

Алкоголиком я был, вероятно, всегда, по самому своему устройству. Еще во времена своей первой школьной любви я пил не так, как нормальные люди: мне обязательно надо было нажраться и творить какие-то дикости, пытаясь привлечь к себе внимание. И это стоило мне той первой любви, утрату которой я быстро залил водкой. Чувство одиночества я стал перемешивать с вином, я даже наслаждался им в этом коктейле, но в то же время я страстно искал понимания меня. Я никогда не мог не то что лечь в постель, но и сколько-нибудь продвинуться в отношениях с женщиной, которая мне не нравились хоть чем-нибудь и с которой “не о чем было поговорить”. Но скоро я нашел выход в том, что, если у меня были какие-то шансы понравиться женщине, то и она мне начинала сразу хоть чем-нибудь да нравиться, и поговорить с ней сразу как-то находилось о чем, и в этом очень помогал стакан. Но в то смутное время моей юности, которая в моих отношениях с женщинами растянулась до довольно зрелого возраста, я умел только говорить и совершенно не умел слушать. Я и не знал, что любовь есть слушание, а не говорение.

А всякого рода эрзацев любви в моей жизни было, в общем, достаточно, я даже практически все время был на ком-нибудь женат, так как отсутствие любви в своем сердце я компенсировал ложным чувством исполнения “семейного долга”. Да и в бытовом смысле это было удобно, так как женщины, к которым я таким образом пристраивался, меня-то, как ни странно, чаще всего любили и прощали мне все. Они прощали мне, что я алкоголик, и списывали на это страшный грех нелюбви.

Стараясь ответить взаимностью, потому что какое-то чувство благодарности у меня же все-таки было, я всегда старался “мириться с их недостатками”. Я мог говорить себе: что ж, что она дура, зато у нее толстая жопа. Или: что ж с того, что у нее толстая жопа, зато она образована. Или как-нибудь еще. За это я считал себя очень терпимым, великодушным и благородным человеком, способным прощать. При жизни таким способом мне никогда бы не пришло в голову, что эти “поиски идеала” надо было начинать с того, чтобы лечиться. Я же вовсе не казался себе больным человеком, ну, разве что пьющим немного не в меру, но это же все было связано с экзистенциальной тоской по несбывшемуся…

Собственно, становиться другим человеком я начал совсем по другому поводу: мне просто надо было “научиться пить”, я понимал, что иначе не выживу, и в этом смысле я заботился только о себе, а отнюдь не о своих женах и детях, которым, на мой взгляд, было и так хорошо со мной. Я стал ходить в АА, конечно, только ради этого, но там постепенно что-то стало происходить со мной. Наверное, тогда еще не умея сформулировать это, я стал догадываться, что любовь есть слушание, а не говорение, и что я вообще всю свою жизнь прожил не так.

Я сразу же сделал первую попытку жить по-другому, но я к этому еще вовсе не был готов. Это был апофеоз принципа: “Что ж, что она …, зато”. И поскольку эта моя жена была личностью яркой, то и оба “зато”в этом уравнении оказались очень велики. Однако, продолжая ходить в АА, я стал исходить из того, что основой моей любви должно стать смирение. Лишь позже я догадался, что смирение в семье может быть процессом всегда и только взаимным. И смиряться надо, наверное, не друг перед другом. Если искать смирения не вместе, а порознь, выясняя, кто тут главный, это будет процесс взаимной дрессировки.

Я бы не хотел говорить ничего плохого ни об одной из своих жен. Вовсе не они виноваты в том, что я был скотиной в отношениях с ними, как, впрочем, не было и их заслуги в моем превращении в человека, если оно произошло. Но я понемногу, трудно, трезвел, ходил в АА, ремиссии теперь составляли у меня около года, я как-то незаметно и исподволь становился другим человеком, кому уже и нужно было что-то другое. Это очень трудный момент в жизни трезвеющего алкоголика, когда ему уже нужно что-то другое. Если он этого не найдет рядом, он убежит. Инстинкт более сильный, чем даже желание похмелиться, будет гнать его, и неизвестно кого и куда заведет: так птицы летят, едва ослабли прутья клетки, в поисках чего-то, что они вряд ли умеют назвать на своем птичьем языке. Это горизонтальные разбежки в попытках бегства по вертикали, и это всегда очень опасно для всех.

Вот на этом фоне в сорок семь с половиною лет на меня рухнула моя первая любовь. Как на Кольку, когда на седьмом году трезвости он снова встретил свою бывшую жену, а она его. Но, к сожалению, это была не моя жена. Меня поразило то, что в этой женщине не было решительно никаких изъянов, не было привычного для меня “что ж, что она…, зато…”. Я принимал ее целиком, и это было для меня совершенно ново. Это была первая любовь, потому что все предшествующие лет тридцать пять оказались как бы вычеркнутыми, а я – мальчиком, столь же пылким, сколь и беззащитным и тонкокожим. Это была любовь, которой я раньше никогда не знал, которая была просто недоступна исковерканному и больному мне.

(…Private: этот текст существует, но не публикуется). Я был уже долго трезв, я летел, я преображался со всей силы. Пятнадцать месяцев на свете не было счастливее людей, чем мы двое. А потом она позвонила мне из Саратова, куда я проводил ее неделей раньше, и сказала, что уже больше никогда не вернется ко мне. (…Private: этот текст существует, но не публикуется). Она не ставила целью меня дрессировать, она просто не выдержала моих метаний по горизонтали, где ей казалось, что я принадлежу не только ей. Хотя, в общем, так оно и было. На самом деле, я даже не могу сказать, какая она была, была ли она, например, умна или глупа, добра или зла. Я понимаю, что означает выражение “любовь слепа”, но я бы не хотел повторения этого опыта. А, впрочем, он все же лучше, чем формула “что ж, что она…, зато…”. Человека стоит любить безоговорочно, и лишь на этой основе ты получаешь право судить о его недостатках. Или не любить, если тебе это не по силам – и не мне судить ее за то, что ей это оказалось не по силам.

(…Private: этот текст существует, но не публикуется). Бог нам не шлет, как известно, испытаний, которые мы не в силах перенести. И у меня был шанс сохранить человечески образ. Если есть боль, то в ней есть и какой-то смысл, и с ней надо жить. Кошка не потеряет свой образ, с воем убегая от муки, но человека это недостойно. Но я даже не раздумывал, я врезался в свой последний запой так, как поезд врезается в упавшее на рельсы дерево.

Как объяснили мне потом более мудрые врачи, нарколог, может быть, даже и из лучших побуждений сострадания посадил меня на барбитураты. Я не понимал, что происходит, а это была еще одна коварная зависимость. Она играла со мной порой с недельным, а порой и с двухнедельным лагом: я мог встать и работать, сбегать на группу, поплавать в бассейне, как будто совсем выздоровев, а потом меня опять валило с ног, я пугался, шел пить и заранее вызывал капельницу. Потом пить я уже боялся, хотя стоило мне поднять голову от стакана, как воспоминание… (Private: этот текст существует, но не публикуется).

В самые черные дни бесснежного московского декабря друзья уложили меня в одну из лучших больниц для полного обследования, потому что у меня все время держалась температура 37, 2, лишавшая меня всякой воли. Я заранее догадывался, что врачи ничего не найдут, так оно и вышло, но в уютной чистой палате за четыре я дня обжился и чуть успокоился. (…Private: этот текст существует, но не публикуется). Я вошел и сказал (…Private: этот текст существует, но не публикуется), а она сказала, наверное, не без насмешки, которой я в то время не заметил, что приятно иметь дело с человеком, который точно знает, что ему нужно. (…Private: этот текст существует, но не публикуется).

Мне трудно сейчас описать тот путь, который я затем проделал, когда и каким именно образом мне это удалось. Просто я увидел свет в окружавшей меня тьме, и понял, что где-то там спасение, и я на него пошел. Я шел прямо напролом, потому что мне было уже совершенно все равно, кто и что обо мне подумает. (…Private: этот текст существует, но не публикуется). И теперь, когда все так солнечно в горах за балконом. (…Private: этот текст существует, но не публикуется). А зачем Колина жена везла ему из-за границы ботинки, которые он на следующий же день пропил? Неужели мы скажем, что она надеялась на что-то? Ну да, конечно, она надеялась. Потому что, повторю я вслед за апостолом, “есть сии три: Вера, Надежда, Любовь, но любовь среди них главнейшая”. И мать их Софья.

Что до секса, то слово “секс” мне не очень нравится. Тогда уж мне больше нравится слово “совокупление”, это же от “совокупности”, в этом что-то есть. А “секс” - это по-нашему “ебаться”. Ну, вон и мухи тоже ебутся. Нет, это, конечно, здорово, но при чем же здесь любовь? Наверное, они помышляют об этом какими-то другими словами. Ты очень долго не понимаешь, почему одним и тем же словом называется и та любовь, о которой говорится в Евангелии, и та, какую мы рисовали себе в воображении в восьмом классе средней школы. Нескоро ты начинаешь это понимать, ты долго думаешь, что тут какая-то путаница. Что чего разновидностью является? Спросите у Веры, Колиной жены, она знает, а я ее никогда не видел, я и Колю давно не видел, он на группы перестал ходить от счастья.

Благодарю вас за то, что вы меня выслушали.

Внимание!